Ныне, надежно отгородившись от насмешников и говорунов, спорщиков и вопрошателей, поэт обращается к своей душе. И рисует перед нами один из самых дерзких образов девятнадцатого столетия — соитие духа и телo. Продолжая настаивать на идее равенства, он убеждает нас, что плоть - в сравнении с душой — отнюдь не есть нечто низшее, и — наоборот. В данном стихотворении Уитмен обращается к древней поэтической традиции ведения воображаемой беседы тела и духа, но в отличие от хрестоматийной развязки, где победу в споре непременно одерживает дух (что было присуще фактически всей до-уитменовской поэзии), здесь душа и тела сливаются в восторженном объятии, даруя друг другу одновременно тождество и уникальность.
Там, где прежние поэты представляли душу человека как обособленную субстанцию, возвышающуюся над телом, но лишь по факту смерти оного, Уитмен, вопреки популярной идее трансцендентности, надмирности существования духа, говорит о взаимопорождении, произрастании одного из другого (англ. descendence- прим. переводчика). Лишь тогда, когда душа сливается с телом, уверяет Уитмен, тело обретает власть и способность бытовать в мире. Попросту говоря, материя находит причину для существования лишь в том случае, если ее питает энергия духа. Без души плоть мертва, но и душа без плоти — не более чем абстрактное стремление к воссоединению, растворению внутри тела; желание увидеть, услышать, почувствовать, ощутить на вкус этот мир — и неспособность к этому. Дух и тело — всегда есть единое и сосуществующее.
Сложно сказать, о какой сексуальной близости говорит Уитмен, когда визуализирует чувственное соединение «Я» и «ты». В результате нее на свет появляется «голос», но голос, говорящий не «словами, музыкой и песнями», голос, не читающий «лекции», а лишь «убаюкивающий своим рокотом». Наиболее интимная часть описания — причудливый образ неизвестной любовницы, которая распахивает рубаху на груди поэта и «вонзает язык в его голое сердце». Без сомнения, Брем Стокер, создатель «Дракулы» был большим поклонником Уитмена! Стокер понимал, что уитменовское «Я» отличается несколько «вампирической» сущностью: бессмертное, таящееся в глубине книг (даже задолго после смерти его былого обладателя), оно поджидает живую душу, читателя, который подарит новое звучание и жизнь мертвым — до сего момента — словам.
Образ «вонзания языка в сердце», возможно, символизирует обретение голоса духом и плотью. Слияние души и тела, а с другой стороны поэта и читателя — в неком интимном объятии - дают ощущение, что отныне именно последний становится преемником Слова ушедшего поэта.
И тотчас после этого библейские «покой и мудрость» снисходят на говорящего, и весь «земной рассудок» исчезает перед мистическим мигом единения Всевышнего бога и сорняка на плетне; мужчин и женщин и «бурых муравьев в своих маленьких шахтах», наиболее возвышенного и наиболее обыденного. Отныне говорящий знает, что его плоть и дух — есть часть самого Господа, и все мироздание: от самого величественного до самого низшего, от огромного до крошечного - движимы любовью, которая и есть «основа всего сущего», основополагающий брус мирового корабля, на которым мы все — великие и простые, значительные и не очень — совершаем наше путешествие.
—EF
i Стихотворные фрагменты цикла представлены в переводе Корнея Чуковского: Уолт Уитмен. Листья травы. М., Художественная литература, 1982.
