раздел 36, Song of Myself

Foreword: 

Сказ о битве «в старину на морях» становится все мрачнее. Ночь, тонущий корабль, куда ни глянь - «бесформенные груды трупов», кровавым флагом войны висят «клочья мяса на мачтах и реях». Если в предшествующем стихотворении автор, казалось, чествовал отвагу капитана и его подспудную победу, ныне он вещает лишь о ее трагических последствиях. Вот мы видим «труп ребенка, который был прислужником в каюте» и «мертвое лицо старика морехода». Вот мы чувствуем «легкие дуновения бриза», на фоне которых слышим «свист ножа в руках хирурга, вгрызающиеся зубья его пилы» - зловещие звуки, предваряющие ампутацию чьих-то конечностей.

Спустя несколько лет после первой публикации «Песни о себе» началась Гражданская война, обернувшаяся «войной ампутаций», побывав на которой десятки тысяч солдат возвратились домой без рук и ног. Эти «счастливые» выжившие отныне были лишены возможности самостоятельно передвигаться по свету, лишены возможности творить, писать, рисовать, нередко – вообще что-либо делать. Ампутация фактически означала отторжение человека от прочего мира, ибо уничтожала основные средства взаимодействия с этим миром. Криками и стонами обреченных на это и «клекотом хлынувшей крови» заканчивается стихотворение, в коем эпизоды Войны за Независимость стали прообразами войны Гражданской.

«Безвозвратно погибли», - заключает в последней строке Уитмен, ибо понимает: расчлененная плоть уже не срастется. Неловкой паузой он как будто подчеркивает то жизненно-необходимое, что навеки потеряно: «Эти так…» (так прекрасны? смелы? сильны?) - начинает он и в тот же миг, словно осознавая тщетность попытки воскресить - пусть и на словах - тех, кого более не вернешь, добавляет «Эти безвозвратно погибли». «Груды трупов» отныне свободны от жизни, свободны от духа, оживляющего плоть и мир, в котором она существует. Ампутированные руки и ноги также «безвозвратны», как «ампутированные» жизни; тела, их лишенные - есть страшный символ потерь и разобщенности, которые приносит война. Но вокруг них, вокруг искалеченных и убитых бродит великий океан, «легко содрогающийся от ласки волн» - вот только способны ли выжившие, осознать, что они еще не погребены этими волнами; среди смердящих тел, ощутить «легкое дуновение бриза», смешанное с «сильным запахом пороха»?

Не случайно Уитмен живописует сцену гибели, агонии и боли на фоне величайшего компостера - всепоглощающего океана, плещущегося в ожидании окончания этого праздника смерти, дабы навечно поглотить и растворить в себе человеческие тела. Океан претворит их в иные формы жизни, но никогда в ту, прежнюю - форму, утерянную для мира, в том числе и того, за который была отдана жизнь.

Э. Ф.

Широко разлеглась молчаливая полночь.
Два огромных корпуса недвижны на груди темноты,
Наше судно, все продырявленное, тихо погружается в воду, мы
готовимся перейти на захваченный нами фрегат.
Капитан, стоящий на шканцах, хладнокровно отдает команду,
лицо у него бело, как мел,
А невдалеке труп ребенка, который был прислужником в каюте,
Мертвое лицо старика морехода с длинными седыми волосами
и тщательно завитыми баками,
Пламя, что, наперекор всем усилиям, по-прежнему пылает внизу
и на палубе,
Хриплые голоса двух или трех офицеров, еще способных
сражаться,
Бесформенные груды трупов и отдельные трупы, клочья мяса
на мачтах и реях,
Обрывки такелажа, повисшие снасти, легкое содрогание
от ласки волн,
Черные бесстрастные орудия, там и сям пороховые тюки,
сильный запах,
Редкие крупные звезды вверху, мерцающие молчаливо
и скорбно,
Легкие дуновения бриза, ароматы осоки и прибрежных полей,
поручения, которые дают умирающие тем, кто остаются
в живых,
Свист ножа в руках хирурга, вгрызающиеся зубья его пилы,
Хрип и сопение раненых, клекот хлынувшей крови, дикий
короткий визг и длинный, нудный, постепенно смолкающий
стон,
С этими так, эти безвозвратно погибли.
 
Широка и тиха распласталась ночь,
На груди у тьмы - два огромных остова,
Наше судно, пробитое, медленно тонет,
готовимся переходить на захваченное,
Капитан с лицом белым, как полотно,
отдает нам приказы, стоя на юте,
Неподалеку от трупа ребенка, прислуживавшего в каюте,
Мертвое лицо старого моряка с длинными белыми волосами
и ловко завитыми баками,
Пламя, стараниям вопреки, пылающее на палубе и на реях,
Хриплые голоса двух или трех офицеров, еще готовых сражаться,
Груды бесформенных тел и отдельные трупы, клочья мяса на мачтах и брусах,
Обрывки канатов, болтающиеся снасти, легкое волнение успокаивающих волн,
Черные бесстрастные орудия, рассыпавшиеся пороховые тюки, резкий запах,
Над головами – несколько крупных звезд, мерцающих тихо и скорбно,
Мягкое дуновение морского бриза, аромат осоки и прибрежных полей, посмертные послания мертвых – живым,
Свист хирургического ножа, вгрызающиеся зубья его пилы,
Хрип, всхлип, всплеск хлынувшей крови, дикий, короткий вскрик и долгий, надсадный затихающий стон,
С этими так, эти невозвратимы.
Afterword: 

Стихотворный фрагмент на шестнадцать строк, иллюстрирующих последствия морского сражения (которое подробно описывалось в предыдущей части поэмы), и вновь опирающихся на чувственное постижение мира: тонущий корабль, «хриплые голоса», «аромат осоки», «дуновение бриза», «сильный запах пороховых тюков». Время подсчитать потери: мертвого ребенка, старика-морехода, «Бесформенные груды трупов и отдельные трупы, клочья мяса на мачтах и реях» - каждый новый пункт этого каталога становится все мрачнее: «Хрип и сопение раненых, клекот хлынувшей крови, дикий короткий визг и длинный, нудный, постепенно смолкающий стон» - и конечный приговор: «С этими так, эти безвозвратно погибли».

Уитмен любил море, хотя именно здесь, «на груди темноты», где покоятся корабли, равно как и на поле битвы, где сражаются силы жизни и силы смерти, он понимал, сколь невсесильна его Песнь – ни погибших, ни искалеченных она не могла бы уберечь от их участи. В более позднюю редакцию он добавил новую строку: «Редкие крупные звезды вверху, мерцающие молчаливо и скорбно» - дабы с одной стороны подчеркнуть космическую значимость происходящего, с другой - показать несоразмерность, бессилие человека перед лицом войны - ведь и Уитмен, предсказав последствия взятия южно-каролинского порта Самтер: отделение Конфедерации от Союза (что положило начало Гражданской войне – прим.переводчика), не смог этой войны предотвратить.

Уитмен заканчивает стихотворение не глаголом, способным придать сказанному логическое завершение, но двумя короткими фразами, напоминающими начало предложения, которому никогда не быть законченным – тем самым, оставляя читателя в «подвешенном состоянии», в беспомощности перед случившемся. Гомер знал, что судьба человека во власти капризных богов. Кто бы мог ему возразить?

К. М.

Question: 

Чем старше мы становимся, тем явственней ощущаем, как преумножается число «безвозвратного»: событий, ощущений, людей, которых больше не встретить. В нынешнем стихотворении Уитмен рисует нам свое видение безвозвратного, однако его поэзия и есть способ это «безвозвратное» воскресить, вернуть в словах то, что некогда утеряно в чувствах. Но каким образом? И что, по-вашему, есть истинно-безвозвратное?